"Герой романа видит, что вокруг основания купола храма Ивана Великого вьется какая-то надпись, в которой объясняется все: устройство Вселенной, смысл жизни, формула бессмертия. Но просто так ее не прочтешь - для этого надо подняться над Москвой и трижды облететь колокольню.

Издатель замечает, что этот роман «есть что-то вроде продукта конверсии - это беллетризованная автобиография про конец 60-х годов, где объясняется, каким образом начитанный московский юноша превратился в соловья Генштаба, денщика Главпура и певца цинковых мальчиков - ну, или красного патриция, русского Киплинга и романтического государственника...»"

Старый доходный дом на Малой Бронной был похож на неряшливый огромный термитник, узкий, высокий, с грязными окнами и темными подворотнями, с гулкими подъездами, в которых пахло щами, канализацией, кошками. В тусклом свете лампочки уходила ввысь сужающаяся спираль лестничных перил, напоминая своей геометрией Вавилонскую башню. Квартира, куда без звонка, в незапертую дверь, вошли Коробейников и Саблин, была подобна пещере, высоченная, озаренная багровом светом, полная угарного, витавшего у потолка дыма, под зыбкими слоями которого двигалась, терлась о мебель и стены, гудела, шелестела толпа. Пьяно и обморочно кружили по комнате странные персонажи в поношенной одежде, с немытыми волосами, испитыми голубоватыми лицами, на которых вспыхивали безумные глаза, растворялись в болезненном хохоте рты. Люди сходились ненадолго, о чем-то разговаривали, не слушая друг друга. Внезапно начинали смеяться, отворачивались от собеседника на полуслове, тут же прилипая к другому, продолжая прерванную невразумительную речь. Что-то настырно втолковывали, чем-то азартно возмущались, дергали один другого за волосы, носы и уши. Тонко вскрикивали, целовались. Хватали со стола стаканы с водкой и жадно пили, не чокаясь. Звенело разбитое стекло, искрила задетая о чей-то пиджак сигарета, начинала звучать раздражающая, похожая на кошачье мяуканье песня. Все это напоминало палату умалишенных, где каждый был сам по себе, развлекался, как мог, впадал в забытье, разговаривал утробным голосом, закатывая голубые белки, сомнамбулически читал странные, Бог весть кем сочиненные стихи. Старинная мебель напоминала выступы в каменном гроте, с которых свисали мхи. Стол был заставлен бутылками, блюдами с недоеденными салатами и винегретами. И среди этих затуманенных и размытых предметов выделялся рабочий верстак, банки с краской, миски с размоченными и разжеванными газетами и на верстаке — яркие, необыкновенно живые, устрашающе цветастые маски, слепленные из папье-маше и раскрашенные хозяином дома, художником-шизофреником Коком... (отрывок из романа)